Неточные совпадения
Аммос Федорович. Нет, этого уже невозможно выгнать: он говорит, что в
детстве мамка его ушибла, и
с тех пор от него отдает немного водкою.
Городничий. А уж я так буду рад! А уж как жена обрадуется! У меня уже такой нрав: гостеприимство
с самого
детства, особливо если гость просвещенный человек. Не подумайте, чтобы я говорил это из лести; нет, не имею этого порока, от полноты души выражаюсь.
Он был в самом ласковом и веселом духе, каким в
детстве его часто помнил Левин. Он упомянул даже и о Сергее Ивановиче без злобы. Увидав Агафью Михайловну, он пошутил
с ней и расспрашивал про старых слуг. Известие о смерти Парфена Денисыча неприятно подействовало на него. На лице его выразился испуг; но он тотчас же оправился.
Первое время деревенской жизни было для Долли очень трудное. Она живала в деревне в
детстве, и у ней осталось впечатление, что деревня есть спасенье от всех городских неприятностей, что жизнь там хотя и не красива (
с этим Долли легко мирилась), зато дешева и удобна: всё есть, всё дешево, всё можно достать, и детям хорошо. Но теперь, хозяйкой приехав в деревню, она увидела, что это всё совсем не так, как она думала.
Детскость выражения ее лица в соединении
с тонкой красотою стана составляли ее особенную прелесть, которую он хорошо помнил: но, что всегда, как неожиданность, поражало в ней, это было выражение ее глаз, кротких, спокойных и правдивых, и в особенности ее улыбка, всегда переносившая Левина в волшебный мир, где он чувствовал себя умиленным и смягченным, каким он мог запомнить себя в редкие дни своего раннего
детства.
Честолюбие была старинная мечта его
детства и юности, мечта, в которой он и себе не признавался, но которая была так сильна, что и теперь эта страсть боролась
с его любовью.
Воспоминания
детства и воспоминания о дружбе Левина
с ее умершим братом придавали особенную поэтическую прелесть ее отношениям
с ним.
— Еще этот, подле ветки, — указала она маленькой Маше маленькую сыроежку, перерезанную поперек своей упругой розовой шляпки сухою травинкой, из-под которой она выдиралась. Она встала, когда Маша, разломив на две белые половинки, подняла сыроежку. — Это мне
детство напоминает, — прибавила она, отходя от детей рядом
с Сергеем Ивановичем.
— Да, такова была моя участь
с самого
детства!
Маленькая горенка
с маленькими окнами, не отворявшимися ни в зиму, ни в лето, отец, больной человек, в длинном сюртуке на мерлушках и в вязаных хлопанцах, надетых на босую ногу, беспрестанно вздыхавший, ходя по комнате, и плевавший в стоявшую в углу песочницу, вечное сиденье на лавке,
с пером в руках, чернилами на пальцах и даже на губах, вечная пропись перед глазами: «не лги, послушествуй старшим и носи добродетель в сердце»; вечный шарк и шлепанье по комнате хлопанцев, знакомый, но всегда суровый голос: «опять задурил!», отзывавшийся в то время, когда ребенок, наскуча однообразием труда, приделывал к букве какую-нибудь кавыку или хвост; и вечно знакомое, всегда неприятное чувство, когда вслед за сими словами краюшка уха его скручивалась очень больно ногтями длинных протянувшихся сзади пальцев: вот бедная картина первоначального его
детства, о котором едва сохранил он бледную память.
В сознании о смерти и в ощущении присутствия смерти всегда для него было что-то тяжелое и мистически ужасное,
с самого
детства; да и давно уже он не слыхал панихиды.
Самгин молча кивнул головой. Он чувствовал себя физически усталым, хотел есть, и ему было грустно. Такую грусть он испытывал в
детстве, когда ему дарили
с рождественской елки не ту вещь, которую он хотел иметь.
В
детстве он был бесцветен, хотя пред взрослыми обнаруживал ленивенькое, но несгибаемое упрямство, а в играх
с детями — добродушие дворового пса.
Иногда казалось, что Лидия относится к нему
с тем самомнением, которое было у него в
детстве, когда все девочки, кроме Лидии, казались ему существами низшими, чем он.
Он вспоминал, как оценивали его в
детстве, как заметен был он в юности, в первые годы жизни
с Варварой. Это несколько утешало его.
Клим пошел к Лидии. Там девицы сидели, как в
детстве, на диване; он сильно выцвел, его пружины старчески поскрипывали, но он остался таким же широким и мягким, как был. Маленькая Сомова забралась на диван
с ногами; когда подошел Клим, она освободила ему место рядом
с собою, но Клим сел на стул.
— Самгин, земляк мой и друг
детства! — вскричала она, вводя Клима в пустоватую комнату
с крашеным и покосившимся к окнам полом. Из дыма поднялся небольшой человек, торопливо схватил руку Самгина и, дергая ее в разные стороны, тихо, виновато сказал...
Захар, произведенный в мажордомы,
с совершенно седыми бакенбардами, накрывает стол,
с приятным звоном расставляет хрусталь и раскладывает серебро, поминутно роняя на пол то стакан, то вилку; садятся за обильный ужин; тут сидит и товарищ его
детства, неизменный друг его, Штольц, и другие, все знакомые лица; потом отходят ко сну…
Они мечтали и о шитом мундире для него, воображали его советником в палате, а мать даже и губернатором; но всего этого хотелось бы им достигнуть как-нибудь подешевле,
с разными хитростями, обойти тайком разбросанные по пути просвещения и честей камни и преграды, не трудясь перескакивать через них, то есть, например, учиться слегка, не до изнурения души и тела, не до утраты благословенной, в
детстве приобретенной полноты, а так, чтоб только соблюсти предписанную форму и добыть как-нибудь аттестат, в котором бы сказано было, что Илюша прошел все науки и искусства.
У него был свой сын, Андрей, почти одних лет
с Обломовым, да еще отдали ему одного мальчика, который почти никогда не учился, а больше страдал золотухой, все
детство проходил постоянно
с завязанными глазами или ушами да плакал все втихомолку о том, что живет не у бабушки, а в чужом доме, среди злодеев, что вот его и приласкать-то некому, и никто любимого пирожка не испечет ему.
— Понадобилось, так явились и мысли и язык, хоть напечатать в романе где-нибудь. А нет нужды, так и не умею, и глаза не видят, и в руках слабость! Ты свое уменье затерял еще в
детстве, в Обломовке, среди теток, нянек и дядек. Началось
с неуменья надевать чулки и кончилось неуменьем жить.
Вот отчего Захар так любил свой серый сюртук. Может быть, и бакенбардами своими он дорожил потому, что видел в
детстве своем много старых слуг
с этим старинным, аристократическим украшением.
Умирала она частию от небрежного воспитания, от небрежного присмотра, от проведенного, в скудности и тесноте, болезненного
детства, от попавшей в ее организм наследственной капли яда, развившегося в смертельный недуг, оттого, наконец, что все эти «так надо» хотя не встречали ни воплей, ни раздражения
с ее стороны, а всё же ложились на слабую молодую грудь и подтачивали ее.
Глядя на него, еще на ребенка, непременно скажешь, что и ученые, по крайней мере такие, как эта порода, подобно поэтам, тоже — nascuntur. [рождаются (лат.).] Всегда, бывало, он
с растрепанными волосами,
с блуждающими где-то глазами, вечно копающийся в книгах или в тетрадях, как будто у него не было
детства, не было нерва — шалить, резвиться.
Каждая мечта моя,
с самого
детства, отзывалась им: витала около него, сводилась на него в окончательном результате.
Это правда, что появление этого человека в жизни моей, то есть на миг, еще в первом
детстве, было тем фатальным толчком,
с которого началось мое сознание. Не встреться он мне тогда — мой ум, мой склад мыслей, моя судьба, наверно, были бы иные, несмотря даже на предопределенный мне судьбою характер, которого я бы все-таки не избегнул.
Вероятнее всего, что Ламберт,
с первого слова и жеста, разыграл перед нею моего друга
детства, трепещущего за любимого и милого товарища.
Это был человечек
с одной из тех глупо-деловых наружностей, которых тип я так ненавижу чуть ли не
с моего
детства; лет сорока пяти, среднего роста,
с проседью,
с выбритым до гадости лицом и
с маленькими правильными седенькими подстриженными бакенбардами, в виде двух колбасок, по обеим щекам чрезвычайно плоского и злого лица.
Странно, во мне всегда была, и, может быть,
с самого первого
детства, такая черта: коли уж мне сделали зло, восполнили его окончательно, оскорбили до последних пределов, то всегда тут же являлось у меня неутолимое желание пассивно подчиниться оскорблению и даже пойти вперед желаниям обидчика: «Нате, вы унизили меня, так я еще пуще сам унижусь, вот смотрите, любуйтесь!» Тушар бил меня и хотел показать, что я — лакей, а не сенаторский сын, и вот я тотчас же сам вошел тогда в роль лакея.
Любопытно, что этот человек, столь поразивший меня
с самого
детства, имевший такое капитальное влияние на склад всей души моей и даже, может быть, еще надолго заразивший собою все мое будущее, этот человек даже и теперь в чрезвычайно многом остается для меня совершенною загадкой.
Могущество! Я убежден, что очень многим стало бы очень смешно, если б узнали, что такая «дрянь» бьет на могущество. Но я еще более изумлю: может быть,
с самых первых мечтаний моих, то есть чуть ли не
с самого
детства, я иначе не мог вообразить себя как на первом месте, всегда и во всех оборотах жизни. Прибавлю странное признание: может быть, это продолжается еще до сих пор. При этом замечу, что я прощения не прошу.
Любопытно, что я до сих пор
с самого
детства люблю орехи, Татьяна Павловна, и, знаете, самые простые.
Я
с самого
детства привык воображать себе этого человека, этого «будущего отца моего» почти в каком-то сиянии и не мог представить себе иначе, как на первом месте везде.
Я и до нее жил в мечтах, жил
с самого
детства в мечтательном царстве известного оттенка; но
с появлением этой главной и все поглотившей во мне идеи мечты мои скрепились и разом отлились в известную форму: из глупых сделались разумными.
В смутных воспоминаниях моего пяти-шестилетнего
детства я всего чаще припоминаю —
с отвращением конечно — около круглого стола конклав умных женщин, строгих и суровых, ножницы, материю, выкройки и модную картинку.
О mon cher, этот детский вопрос в наше время просто страшен: покамест эти золотые головки,
с кудрями и
с невинностью, в первом
детстве, порхают перед тобой и смотрят на тебя,
с их светлым смехом и светлыми глазками, — то точно ангелы Божии или прелестные птички; а потом… а потом случается, что лучше бы они и не вырастали совсем!
Если не нам, то американцам, если не американцам, то следующим за ними — кому бы ни было, но скоро суждено опять влить в жилы Японии те здоровые соки, которые она самоубийственно выпустила вместе
с собственною кровью из своего тела, и одряхлела в бессилии и мраке жалкого
детства.
Я стал припоминать, на что это похоже: помню, что в
детстве вместе
с ревенем, мятой, бузиной, ромашкой и другими снадобьями, которыми щедро угощают детей, давали какую-то траву вроде этого чая.
Проходя практически каждый географический урок, я переживаю угасшее, некогда страстное впечатление, какое рождалось
с мыслью о далеких странах и морях, и будто переживаю
детство и юность.
Он живал в этом имении в
детстве и в юности, потом уже взрослым два раза был в нем и один раз по просьбе матери привозил туда управляющего-немца и поверял
с ним хозяйство, так что он давно знал положение имения и отношения крестьян к конторе, т. е. к землевладельцу.
С первых же слов между друзьями
детства пробежала черная кошка. Привалов хорошо знал этот сдержанный, холодный тон, каким умел говорить Костя Бахарев. Не оставалось никакого сомнения, что Бахарев был против планов Привалова.
Между друзьями
детства готова была пробежать черная кошка, но Антонида Ивановна
с прозорливостью любящей женщины постаралась потушить пожар в самом зародыше.
Этот неожиданный приезд Кости Бахарева поразил Привалова; он почуял сразу что-то недоброе и тотчас же отправился в «Золотой якорь». Бахарев был дома и встретил друга
детства с насмешливой холодностью.
В этом он был совершенная противоположность своему старшему брату, Ивану Федоровичу, пробедствовавшему два первые года в университете, кормя себя своим трудом, и
с самого
детства горько почувствовавшему, что живет он на чужих хлебах у благодетеля.
Он и прежде, еще в Москве, еще в
детстве Lise, любил приходить к ней и рассказывать то из случившегося
с ним сейчас, то из прочитанного, то вспоминать из прожитого им
детства.
Впоследствии
с несчастною,
с самого
детства запуганною молодою женщиной произошло вроде какой-то нервной женской болезни, встречаемой чаще всего в простонародье у деревенских баб, именуемых за эту болезнь кликушами.
Самомнение — это пусть, это от молодости, это исправится, если только надо, чтоб это исправилось, но зато и независимый дух,
с самого чуть не
детства, зато смелость мысли и убеждения, а не дух ихнего колбаснического раболепства пред авторитетами…
В
детстве он очень любил вешать кошек и потом хоронить их
с церемонией.
Да-с, и мы люди, и мы человеки, и мы сумеем взвесить то, как могут повлиять на характер первые впечатления
детства и родного гнездышка.
Он
с самого
детства любил уходить в угол и книжки читать, и, однако же, и товарищи его до того полюбили, что решительно можно было назвать его всеобщим любимцем во все время пребывания его в школе.